КЛЯКСА
(Н.Н. Носов)
Я расскажу вам про Федю Рыбкина, о том, как он насмешил весь класс. У него была привычка смешить ребят. И ему было всё равно: перемена сейчас или урок. Так вот. Началось это с того, что Федя подрался с Гришей Копейкиным из-за чернильницы. Только если сказать по правде, то никакой драки тут не было. Никто никого не бил. Они просто вырывали друг у друга из рук чернильницу, а чернила из неё выплеснулись, и одна капля попала Феде на лоб. От этого на лбу у него получилась чернильная клякса величиной с пятак.
Сначала Федя рассердился, а потом он увидел, что ребята смеются, глядя на его кляксу, и решил, что это даже лучше. И не стал смывать кляксу.
Скоро зазвонил звонок, пришла Зинаида Ивановна, и начался урок. Все ребята оглядывались на Федю и потихоньку смеялись над его кляксой. Феде очень нравилось, что он одним своим видом может смешить ребят. Он нарочно сунул палец в чернильницу и измазал чернилами нос.
Тут уж никто без смеха не мог на него смотреть. В классе стало шумно. Зинаида Ивановна сначала никак не могла понять, в чём дело, но скоро заметила Федину кляксу и даже остановилась от удивления:
— Это чем ты лицо испачкал, чернилами?
— Ага,— кивнул головой Федя.
— А какими чернилами? Этими?
Зинаида Ивановна показала на чернильницу, которая стояла на парте.
— Этими,— пробормотал Федя, и рот его разъехался чуть ли не до ушей.
Зинаида Ивановна надела на нос очки, внимательно осмотрела чернильные пятна на лице Феди и сокрушённо покачала головой.
— Напрасно ты это сделал, напрасно,— сказала она.
— А что? — забеспокоился Федя.
— Да, видишь ли, эти чернила химические, приготовляются из анилиновой краски, а анилин ядовитый, он разъедает кожу. От этого кожа сперва начинает чесаться, потом на этом месте вскакивают волдыри, а потом уже по всему лицу идут лишаи.
Федя перепугался. Лицо у него вытянулось, рот сам собою открылся.
— Я больше не буду, — пролепетал он.
— Да, я думаю, что больше не будешь! — усмехнулась Зинаида Ивановна и стала продолжать урок.
Федя Рыбкин принялся поскорее стирать чернильные пятна носовым платком.
— Есть? — спрашивал он и поворачивал испуганное лицо к Грише Копейкину.
— Есть, — шёпотом отвечал Гриша.
Федя снова принялся тереть лицо. Тёр и платком и промокашкой, но чернильные пятна глубоко въелись в кожу и не стирались.
Гриша протянул Феде ластик и сказал:
— На вот. Это хорошая чернильная резинка. Попробуй.
Федя принялся тереть лицо чернильной резинкой, но и это не помогло. Тогда он решил сбегать умыться. Он поднял руку, но Зинаида Ивановна, будто нарочно, не замечала его. Он и вставал, и садился, приподнимался на цыпочки, стараясь вытянуть руку как можно выше. Наконец Зинаида Ивановна спросила, что ему нужно.
— Разрешите мне пойти умыться, — попросил жалобным голосом Федя.
— А что, уже чешется лицо?
— Н-нет, — замялся Федя. — Кажется, не чешется.
— Ну, тогда посиди. На переменке успеешь умыться.
Федя сел на место и снова принялся тереть лицо промокашкой.
— Чешется? — озабоченно спрашивал Гриша.
— Н-нет, кажется, не чешется... Нет, кажется, чешется. Не разберу, чешется или не чешется. Кажется, чешется! Ну- ка, посмотри, нет ещё волдырей?
— Волдырей ещё нет, а вокруг уже всё покраснело, — шёпотом сказал Гриша.
— Покраснело? — испугался Федя. — Отчего же покраснело? Может быть, уже волдыри начинаются?
Федя снова стал поднимать руку и просить Зинаиду Ивановну отпустить его умыться.
— Чешется, — говорил он.
— Ничего, — отвечала Зинаида Ивановна. — Пусть чешется. Зато в другой раз не станешь мазать лицо чернилами.
Федя сидел как на иголках и всё время хватался за лицо руками. Ему стало казаться, что лицо на самом деле стало чесаться, а на месте чернильных пятен уже начинают вздуваться шишки.
— Ты лучше не три, — посоветовал ему Гриша.
Наконец прозвонил звонок. Федя первым выскочил из класса и во всю прыть побежал к умывальнику. Там он всю перемену тёр лицо мылом, а весь класс над ним потешался. Наконец он начисто оттёр чернильные пятна и целую неделю после этого ходил серьёзным. Всё ждал, что на лице волдыри вскочат. Но они так и не вскочили, а за эту неделю Федя даже разучился на уроках смеяться. Теперь смеётся только на переменках, да и то не всегда.
ЗАПЛАТКА
(Н.Н. Носов)
У Бобки были замечательные штаны: зелёные, вернее сказать, защитного цвета. Бобка их очень любил и всегда хвастался:
— Смотрите, ребята, какие у меня штаны. Солдатские!
Все ребята, конечно, завидовали. Ни у кого больше таких зелёных штанов не было.
Однажды Бобка полез через забор, зацепился за гвоздь и порвал эти замечательные штаны. От досады он чуть не заплакал, пошёл поскорее домой и стал просить маму зашить.
Мама рассердилась:
— Ты будешь по заборам лазить, штаны рвать, а я зашивать должна?
— Я больше не буду! Зашей, мама!
— Сам зашей.
— Так я же ведь не умею!
— Сумел порвать, сумей и зашить.
— Ну, я так буду ходить, — проворчал Бобка и пошёл во двор.
Ребята увидели, что у него на штанах дырка, и стали смеяться:
— Какой же ты солдат, — говорят, — если у тебя штаны порваны?
А Бобка оправдывается:
— Я просил маму зашить, а она не хочет.
— Разве солдатам мамы штаны зашивают? — говорят ребята. — Солдат сам должен уметь всё делать: и заплатку поставить, и пуговицу пришить.
Бобке стало стыдно.
Пошёл он домой, попросил у мамы иголку, нитку и лоскуток зелёной материи. Из материи он вырезал заплатку величиной с огурец и начал пришивать её к штанам. Дело это было нелёгкое. К тому же Бобка очень спешил и колол себе пальцы иголкой.
— Чего ты колешься? Ах ты, противная! — говорил Бобка иголке и старался схватить её за самый кончик — так, чтоб не уколоться.
Наконец заплатка была пришита. Она торчала на штанах словно сушёный гриб, а материя вокруг сморщилась так, что одна штанина даже стала короче.
— Ну, куда же это годится? — ворчал Бобка, разглядывая штаны. — Ещё хуже, чем было! Придётся всё наново переделывать.
Он взял ножик и отпорол заплатку. Потом расправил её, приложил снова к штанам, хорошенько обвёл вокруг заплатки чернильным карандашом и стал пришивать её снова. Теперь он шил не спеша, аккуратно и всё время следил, чтобы заплатка не вылезала за черту.
Он долго возился, сопел и кряхтел, зато, когда всё было сделано, на заплатку было любо взглянуть. Она была пришита ровно, гладко и так крепко, что не отодрать и зубами.
Наконец Бобка надел штаны и вышел во двор. Ребята окружили его.
— Вот молодец! — говорили они. — А заплатка, смотрите, карандашом обведена. Сразу видно, что сам пришивал.
А Бобка вертелся во все стороны, чтобы всем было видно, и говорил:
— Эх, мне бы ещё пуговицы научиться пришивать, да, жаль, ни одна не оторвалась! Ну ничего. Когда-нибудь оторвётся — обязательно сам пришью.